клубы дыма, брызги спринклеров. Вокруг – шок, оцепенение, аварии на дорогах и – что мне нужно больше всего – перепуганные толпы.
– Там псих! Псих на свободе! Гранаты! У него гранаты! Вызовите полицию! Нужны вертолеты! Окружить все вертолетами! Больше вертолетов! – ору я и ковыляю в ближайший универмаг.
Достаю из нового портфеля досье отца – оно все еще затянуто в пластик – и мысленно запечатлеваю этот момент для потомков. Двадцать четвертого августа, в двадцать пять минут третьего, на заднем сиденье такси с водителем-биоборгом, огибая западную часть парка Ёёги, под небом, замызганным, как чехол на футоне[11] холостяка, меньше чем за сутки после приезда в Токио, я устанавливаю личность отца. Неплохо. Поправляю галстук, представляю, что Андзю, болтая ногами, сидит рядом со мной.
– Видишь? – говорю я ей, похлопывая по досье. – Вот он. Его имя, его лицо, его дом, кто он, что он. Я это сделал. Ради нас обоих.
Такси прижимается к обочине – на нас в синем смещении движется машина «скорой помощи». Ногтем разрываю пластик, извлекаю картонную папку. ЭЙДЗИ МИЯКЭ. ЛИЧНОСТЬ ОТЦА. Глубоко вдыхаю – вот оно, то, что казалось таким далеким.
Первая страница.
Воздухочувствительные чернила расплываются белизной.
Лао-цзы ворчит на «видбой»:
– Проклятые биоборги. И так каждый раз, разрази вас гром.
Я допиваю остатки кофе, надеваю бейсболку и мысленно разминаюсь.
– Эй, Капитан, – хрипит Лао-цзы. – Сигаретки, часом, не найдется?
Показываю пустую пачку «Майлд севен». Он смотрит страдальчески. Мне все равно нужно купить еще. Впереди напряженная встреча.
– Здесь есть автомат?
– Вон там, – кивает он. – У кадок с растениями. Я курю «Карлтон».
Приходится разменять еще одну купюру в тысячу иен. Деньги в Токио просто испаряются. Надо бы заказать кофе, чтобы повысить уровень адреналина перед встречей с реальной Акико Като. Вместо воображаемого «Вальтера ПК». Призываю на помощь свои телепатические способности. «Официантка! Вы, с самой прекрасной шеей во всем мироздании! Прекратите доставать стаканы из посудомоечной машины и подойдите к стойке!» Сегодня телепатия не срабатывает. К стойке направляется Вдова. С близкого расстояния я замечаю, что ноздри у нее как розетка для фена – маленькие узкие щелочки. Она небрежно кивает, когда я благодарю ее за кофе, будто это она покупатель, а не я. Медленно возвращаюсь на свое место у окна, стараясь не пролить кофе, открываю пачку «Карлтона» и безуспешно пытаюсь высечь пламя из зажигалки. Лао-цзы сует мне коробок рекламных спичек из бара под названием «У Митти»[12]. Прикуриваю сигарету себе, потом ему – он поглощен новой игрой. Он берет сигарету – его пальцы грубы, как шкура крокодила, – затягивается и издает благодарный вздох, понятный только курильщикам.
– Преогромное спасибо, Капитан. Моя невестка пристает, чтобы я бросил, а я говорю: все равно умираю, так зачем мешать природе?
Бурчу в ответ что-то сочувственное. Эти папоротники слишком красивы, вряд ли они настоящие. Слишком густые, слишком перистые. В Токио привольно живется лишь голубям, воронам, крысам, тараканам и адвокатам. Присыпаю кофе сахаром, кладу ложечку поверх чашки, вогнутой стороной вверх, и мееееееееедленно выдавливаю в нее сливки. Пангея[13] вращается, в первозданном виде покачивается на поверхности, а потом разделяется на материки поменьше. Играть с кофе – единственное удовольствие, которое в Токио мне по карману. Свою капсулу я оплатил за три месяца вперед, истратив все деньги, что скопил, работая на дядюшку Апельсина и дядюшку Патинко[14], и оказался перед проблемой «курица или яйцо»: если не работать, то я не смогу остаться в Токио и найти отца, но если работать, то когда его искать? Работа. Слово как гора шлака, что застит солнце. Двумя моими талантами много не заработаешь: я умею собирать апельсины и играть на гитаре. Сейчас до ближайшего апельсинового дерева километров пятьсот, а на гитаре я никогда в жизни не играл на публику. Теперь мне ясно, что движет трутнями. Работай – или пойдешь ко дну. Токио превращает тебя в баланс на банковском счете с притороченным к нему телом. Размер баланса на счете определяет, где тело может жить, на какой машине ездить, как одеваться, перед кем пресмыкаться, с кем встречаться и на ком жениться, мыться в канаве или нежиться в джакузи. Если мой домовладелец, уважаемый Бунтаро Огисо, меня обжулит, я окажусь в безвыходном положении. Он не похож на жулика, но жулики всегда притворяются честными людьми. Когда я встречусь с отцом – самое большее через пару недель, – то хочу продемонстрировать, что твердо стою на ногах и не нуждаюсь в подачках.
Вдова картинно испускает трагический вздох:
– По-вашему, это последняя упаковка кофейных фильтров?
Официантка с прекрасной шеей кивает.
– Самая последняя? – уточняет Ослица.
– Самая-самая последняя, – подтверждает моя официантка.
Вдова возводит очи горе, качает головой:
– Как такое могло случиться?
Ослица юлит:
– Я отослала заказ в четверг.
Официантка с прекрасной шеей пожимает плечами:
– Доставка занимает три дня.
– Надеюсь, – предостерегающе заявляет Вдова, – вы не вините в этом кризисе Эрико-сан.
– А я надеюсь, вы не вините меня за напоминание, что к пяти часам мы останемся без фильтров. Кто-то должен был об этом сказать. – (Патовая ситуация.) – Если хотите, я могу взять наличные из кассы и купить фильтры в магазине.
Вдова гневно зыркает на нее:
– Я начальница смены, мне и решать.
– Я не могу пойти, – хнычет Ослица. – Я утром сделала перманент, а с минуты на минуту начнется ливень…
Вдова обращается к официантке с прекрасной шеей:
– Ступайте, купите упаковку фильтров. – Она открывает кассу и достает купюру в пять тысяч иен. – Сохраните чек и принесите сдачу. Чек – самое важное. Не портите мне бухгалтерию.
Официантка с прекрасной шеей снимает резиновые перчатки и фартук, берет зонтик и выходит, не сказав ни слова.
Вдова прищуривает глаза:
– Эта девица слишком много о себе воображает.
– Подумать только, резиновые перчатки! – фыркает Ослица. – Как будто она рекламирует крем для рук.
– Студенты сейчас слишком избалованы. Интересно, что она изучает?
– Снобологию.
– Она считает, что для нее закон не писан.
Я смотрю, как она стоит у светофора на переходе через Омэ-кайдо. Погода в Токио не подчиняется общепланетарным законам. Жарко, как в духовке, но черная крыша облаков вот-вот обрушится под тяжестью дождя. Это чувствуют прохожие, стоящие на островке посреди Кита-дори. Это чувствуют две молодые женщины, которые затаскивают рекламный щит в «Нерон пицца эмпориум». Это чувствует армия стариков. Болиголов, соловьи, ми минор[15] – громмммммммм! Плюх пузом по воде – громмммммммм, как гудение ослабшей басовой струны. Андзю любила гром, наш день рожденья, верхушки
